Мне тогда было четыре годика, когда мы переживали такое страшное стихийное бедствие – засуха. Не знаю, сколько времени не было дождя, только отчётливо и сейчас вижу потрескавшуюся на куски землю. Особенно у нас в огороде: почва песчаная, до того сухая! Огород, как пустыня, никакой растительности, кроме редких кустов лебеды. Вот мы её и ели. Это был главный продукт питания. Мама пошлёт нас меня четырёх лет и сестру восьми лет в огород со словами: «Девки, нате сито, идите нарвите листочков лебеды!». Мы идём по огороду, а трещины, будто рисунки, от двух до 10 см. шириной, мы в них ноги заталкиваем и меряем: какая трещина самая широкая и глубокая. На фоне этой картины куст лебеды стоял как сиротинка, макушка вялая и опущена вниз, листочки станешь рвать, а они до того сухие и крепкие – не оторвёшь, аж звенят, как цинковые! Варит мама суп из этих листочков, а они воняют! Станешь есть – тут же рвёт тебя. Иногда в этот суп мама бросала по куриному яйцу. Вот яйцо мы быстренько вытащим ложкой и бережно съедим, а лебеду гэть на землю выливаем. Помню один раз была великая радость. Тятя (так мы звали отца) принёс суслика. Глее он его нашёл, им же тоже есть было нечего, зерна нету, но где-то нашёл, ободрал шкурку, чисто вымыл и стал в котелке на костре варить. Мы рады, вариться, пахнет мясом! А маму рвет!! Она говорит: «Поди кошку ободрал!». А мы так наелись! Вот это был праздник детворе!

Летом же мама с соседкой Анной Сергеевной Труновой, пошли пешком, босиком в город за хлебом. Они ходили 3 или 4 дня. Взяли по пустому мешку и немного денег ( отец был большой мастер: он шил сапоги, туфли на каблуках, делал сани, дуги гнул, делал кадки, клёпки к ним. Люди немножко платили ему). Вот пошла мама с соседкой в город. (тятя не знаю где был) Ночью мы (дети) подпёрли избяные двери бастриком, которым сено утягивают, а сами на каком-то тряпье спали в кладовке, боялись воров. Как сейчас вижу: идёт мама с тётей по ленинской улице с города, а мы на крыше дома стоим, ждём! Машин тогда не было, ходили пеши, либо на коровах, кто по богаче – на лошадях. Мы бегом! Маму встречать, а они обе плачут: «Нас в городе хотели зарезать, уже ножи огромные точил какой-то усатый (карабас-барабас) со словами: «Сейчас я вам дам хлебушка!», а сам в усы себе смеётся, а мы убегать! Выскочили во двор, а это оказалось была какая-то столовая, а не магазин, (они же не грамотные, раз дверь открыта – значит магазин). Спасибо конюху, он сказал им: «Вон ворота идите быстрее отсюда» и они убежали, но где-то всё-таки хлебушка купили, принесли, но надолго ли? Представьте себе как мы этот хлебушек ели!!!

Я и Гавриленко Клавдия в те нелёгкие годы ходили на поля за соей. В один из наших походов нам сильно повезло, видимо трактористы приготовили себе домой сою, насыпали в лощинке и закрыли соломой, а мы наткнулись и давай нагребать себе в сумки. Нагребли, несём, боимся - вдруг встретиться Остапенко Михаил. Отберёт ведь! И точно! Едет на лошади. Мы побросали сумки в кусты. Он остановился, посмотрел - при нас ничего нет, повернулся и поехал, а мы вернулись - сумки забрали и быстрей домой.
Ещё было такое. Мы насобирали на полях четыре мешка сои вместе с землёй и стояли мешки в сенцах. Вдруг, приезжает милиция и Остапенко Михаил. Мешки эти забрали, а та соя чистая что мы принесли раньше - стояла на плите варилась. Остапенко хотел её забрать, а я сказала: "Заберёте сою и я вместе с нею умру. Чем кормиться?". Не забрал. Оставил. Я побежала упредить Гавриленчиху, чтобы спрятала сою, она успела зараньше зарыть мешки под сено. У неё остались целые, не нашли.
Приезжает как-то Остапенко Михаил снимать проволоку с огорода. Мы с мамой не дали, а у Анастасии Рулёвой сняли, смотали на какой-то валик и увезли, огород остался разгороженный. Люди говорили, что когда его дом продали, так этой проволоки нашли много.
Ещё мы на фронт готовили посылки и Остапенко велел приносить их к нему домой. Я носила к нему домой посылку там были: воротнички, варежки, носки вязала я сама, тоже говорили, что ни на какой фронт он не посылал эти посылки.
Помню, как люди в голодный год скот держали. Травы и сена свежего не было, а только было то, чем покрыты были сарайчики. Сено слежавшееся - чёрное. Коровы и особенно молодняк ели эти крохи гнилого сена, на ногах стоять не могли, падали, а встать сами не могли. Мы, женщины, собирались подворно и ремнями с каких-то сортировок, подкладывали скотине под живот и все дружно поднимали. Скот трясся от бессилия, языком всё время хотят что-то хватать, а ухватить было нечего. Волки воровали телят из стада и разрывали, а мы находили только куски от них.
На поле травы тоже не было. Моя мама Анна Сергеевна где-то по затенённым местам находила спорыш, срезала ножницами и варила суп. Только соя выручала нас! Берегли её из года в год, варили помаленьку, чтоб на дольше хватило.
Вода в речке не пересыхала, видимо из-за того, что мельница на речке стояла.
Мы всей семьёй спали на вышке, чуть свет, ещё темно, уже Остапенко стучится: "Вставайте! На работу пора!".
Однажды мы узнали, что дальних полях выросли здоровенные арбузы. Я и Гавриленко Клава пошли воровать. По два арбуза взяли, больше не унести. принесли домой. Боже мой! Какая радость! А там, на полях, объездчики были, они заметили, что ямочки есть, где арбузы лежали, а арбузов нету. Давай на конях туда-сюда ездить, народ гонять, как воробьёв.
А как-то в подполье я нашла на завалинке картошечку меленькую, засыпанную землёй, почистила тоненько-тоненько. а тут заходит один мужчина к нам и давай эти шкурочки есть сырыми и грязными, потом где-то нашёл пшеницы сухой и сырой наелся. Его раздуло. Он потом в больницу попал, еле отходили. Потом он всё-таки умер.
А Остапенко Михаила видно наша земля не захотела принять, он умер где-то, на западе говорят.